И в тему:
Отрывок из книги А. Ломачинского "Курьезы военной медицины и экспертизы"
"Донор сердца"
Часть 2 (Хирургия)
К назначенному времени я был перед клиникой Военно-Полевой Хирургии. Жду. Вот уже наш старшина «Абаж» погнал курс на вечерний выпас – на ужин, рыба плюс картошка пюре, три года, день в день без перемен. А скотопрогонная тропа —это прямо-мимо-возле меня, тысячу раз хоженый маршрут. Чтоб меня не заметили, я спрятался за Боткиным, перемещаясь вокруг памятника по мере прохождения курса. Вскоре я понял, что мёрз не зря.
Прямо к крыльцу подкатила чёрная «Волга» с госномером. Быстро вылез шофёр в сером пиджаке и при галстуке – крепкий стриженный дядька кагэбэшного вида. Он как-то колко, наверное профессионально, осмотрел пятачок перед зданием, затем открыл пассажирскую переднюю дверку и вытащил громадный букет цветов. Да каких! Там были каллы, белые лили, красные «короны» – ну те, что цветками вниз, и ещё какое-то чудо, похожее на наперстянку. Меня, привыкшего к зимнему репертуару «тюльпан-гвоздика» с лотков перед метро, букет потряс.
Наконец водила открыл заднюю дверь"персоналки" и помог вылезти пассажиру. Сразу стало ясно – какой-то туз. А вот сам туз выглядел странно. Нет, одет он был что надо – дорогущий плащ-пальто из натуральной чёрной кожи с меховой подбивкой, пожалуй тоже натуральной. На голове норковая шапка-"пирожок", как у совсем больших людей, всяких там членов ЦК или Политбюро.
Но первое, что бросилось в глаза – человек явно страдал тяжелыми неврологическими расстройствами. Его движения были плохо координированными и перемежались инволюнтарными «дёрганиями» всего тела, руки била крупная, почти паркинсоническая дрожь. Он опёрся на трость и сильно выбрасывая одну ногу в сторону заковылял к двери. Его шофёр не на шутку встревожился, что человек пошёл один, побежал и первый открыл дверь – даже не столько, чтобы помочь, как скорее убедиться, что в «тамбуре чисто». Я вдруг понял, что первый раз в жизни вижу «проводку»охраняемой персоны, ведь у наших гнерал-полковников, начальников ВМА и ЦВМУ, водилами были простые солдаты, а не bodyguards.
Второе, что совершенно сбило меня с толку – это страшное уродство. Голова «туза» была несимметричной из-за чудовищных деформаций черепа, один глаз выше другого, очки с сильными линзами явно сделаны на заказ, лицо всё в грубых старых шрамах, но в общем выглядит слишком молодо для старпёра такого ранга.
Я хотел было пройти за человеком, да вспомнил, что генерал просил (или приказывал, если угодно) в здание не ходить. Простоял на морозе ещё с полчаса, пока парочка не вышла. Я был далековато, но мне показалось, что у туза-урода под очками блестели слёзы. Разглядеть толком я не сумел – его кэгэбэшный шоферюга моментально вперил в меня тяжелый взгляд, он явно запомнил, что я тут был по их приезду. К тому же уже слышался стадный топот идущих со столовки курсов, а попадаться «вне строя» на глаза в мои планы не входило. Оставалось только повернуться и бежать на Факультет.
В коморку к Дерябину я попал лишь после вечерней проверки. Дед опять спать явно не торопился. Я подробно, как мог, рассказал (доложил, если угодно) ему, что видел. У самого любопытство свербит – как шило в большой ягодичной мышце. Дед молчит. Я не выдерживаю и спрашиваю: «А кто это, если не секрет?»
Дерябин: «Секрет.» Потом видит крайнее разочарование на моей физиономии и добавляет: «Да, правда секрет, не мой секрет – казённый. Но раз обещял, то намёком скажу – это учёный-оборонщик.»
Я: «Это он Вам цветы приносил?»
Генерал: «Мне!? Да он со мной не разговаривает, как и с любым врачом в форме!»
Я: «А что так?»
Генерал: «Что, что – а то, что я его должен был убить!»
Я (ошалело): «Как убить?»
Генерал: «Да так и убить – очень просто, холодным оружием, скальпель же холодное оружие.»
Я: «А-аа, ну там, врачебная ошибка!»
Генерал грозно сверкнул своими глазами: «Запомните, коллега, врачебные ошибки, а тем паче ошибки военного хирурга убийством не являются – как бы прокуроры не внушали нам обратное. А будешь считать иначе – не сможешь работать. Стал бы я из-за этого тебе огород городить!»
Я: «Тогда я вообще ничего не пойму —что просто преднамеренно убить?»
Генерал: «Да, именно преднамеренно убить, но не просто, а крайне изысканно – в лучших традициях центрально-американских индейцев, всяких там Майя или Ацтеков».
Я думаю – дед гонит, хотя виду не показываю: «А-аа… А как это?».
Генерал: «Да должен был я у него вырезать бьющееся сердце».
Генерал поставил чайник и неспешно стал рассказывать:
"Цветы эти для его второй мамки в честь его второго Дня Рождения. О чём речь сейчас поймешь.
Было это по моим понятиям – недавно, по твоим – давно. И был шанс у Академии стать вторым местом в мире (а может и первым!), где была бы осуществлена трансплантация сердца. Это сейчас все привыкли смотреть на западные достижения, как на икону. Тогда же мы им дышали в затылок, и уж что-что, а Южная Африка для нас авторитетом не являлась. Главную роль играл не я, а академик Колесов с Госпитальной (*Прим. – фамилия может была Колесников, сейчас точно не помню). Они там к тому времени уже тонну свиных сердец пошинковали, да и на собаках кое-что отработанно было. Что думаешь, экстракорпоралка у нас слабая была? Что без забугорных оксигенаторов не прошло бы? Да мы тогда уже над пузырьковой оксигенацией смеялись, работали с «Медполимером», разработали хорошие насосы и мембраны– гемолиз во внешних контурах был весьма приемлимым. Да, была наша оксигенация в основном малопоточной – ну а делов то двадцать литров дополнительной крови в машину залить! Всё равно больше выбрасываем. А какие наработки по гистосовместимости! Да нам неофициально вся Ржевка помогала – я имею в виду Институт Экспериментальной Военной Медицины, они же там со своими «химерами» —ну облучённые с чужим костным мозгом все реакции отторжения нам смоделировали! А про оперативную технику я вообще молчу.
Короче всё готово. Но, но очень большое «но» остаётся. Через Минздрав такое провести было невозможно, даже через их 4-е Главное Управление. И досада, кроме политической, вторая главная препона – юридическая. Ну вопрос, когда человека мёртвым считать. Сердце бьётся – значит жив, а когда сердце мертво – так на что нам такое сердце! Подбил Колесов меня с ним на денёк в Москву съездить, на приватный разговор к начмеду в Министерство Обороны. Пальма первенства уже утеряна – «супостаты» «мотор» пересадили. Речь идёт по сути о повторении достигнутого. А ведь в СССР как, раз не первый – значит и не надо. Что с Луной, что с сердцем. Ну в Управлении и резко рубить не охота, и напрасно рисковать не желают. Ситуация – ни да, ни нет. Хлопцы, разок попробуйте, но из тени не выходите, мы тут наверху за вас не отвечаем. Получится – к орденам и звёздам, нет – к неприятностям.
Ну и придумали мы бюрократическую процедуру, которая помогала эти ловушки обойти. Несколько потенциальных реципиентов подобрала Госпиталка, всех протестировали. Дело ВПХ за малым – добыть донора. Мы даже придумали как нам через Боткинскую с ним «прыгать». Кому донорское сердце больше подойдёт – тому и пересадят. Так вот, был у нас документ с печатью ЦВМУ, Медуправления Министерства Обороны, за подписями Начмеда и Главного Хирурга. Было в том документе упомянуто 11 фамилий на 12 пунктов под подпись– десять военных, ну кто к «донорству» будет приговаривать, одна – пустой бланк (это на согласие от ближайшего родственника «покойника»), и последняя, самая малозначительная подпись вообще считай лаборанта – подтвердить оптимальную совместимость донор-реципиент при «переводе» в Госпиталку! Ну не совсем, конечно, лаборанта – я специально пробил должность в лаборатории клиники – ну там иммунология-биохмия; сразу взял туда молоденькую девочку сразу после университета. Нет хоть одной подписи – и «донор» автоматически остаётся в нашей реанимации до самого «перевода» в Патанатомию.
По понятным причинам намерение держим в тайне и ждём «донора». Через пару недель происходит «подходящий» несчастный случай. Считай рядом с Академией, сразу за Финбаном, пацан 17 лет на мотоцикле влетает головой в трамвай – прямо в ту гулю, что для вагонной сцепки. Скорая под боком – пострадавший наш, профильный, доставлен в момент. Прав нет, но в кармане паспорт. Ну я как его увидел – категория уже даже не агонирующих, а отагонировавшихся. Травма несовместимая с жизнью. Но на ЭКГ все ещё работающее сердце! Голову кое-как сложили, с кровотечением справились и быстро на энцефалограмму. Там прямые линии – красота мёртвого мозга. Говорю сотрудникам – боремся с возможной инфекцией – в башке то точно некрозы пойдут! Ну нельзя же сделать хирургическую обработку травмы мозга в виде ампутации полушарий под ствол – а там всё побито! Ну и конечно реанимационное сопровождение и интенсивная терапия по максимуму – тело сохранять живым любой ценой, пока мы наш «адский документ» не подпишем.
Первым делом согласие родственников – без него всё дальнейшее бессмысленно. Одеваюсь в форму, беру для контраста с собой молодого офицера и пожилую женщину – что бы легче было уболтать любого, кто окажется этим ближним родственником. Мчимся по адресу в паспорте куда-то на Лиговку. Заходим. Комната в коммуналке – на полу грязь страшная, на стенах засохшая рвота, вонь вызывает головокружение, из мебели практически ничего, похоже живут там на ящиках. Оказывается, что существует только один ближайший, он же и единственный родственник – его мать. Человеком её уже было назвать сложно – полностью спившееся, морально деградировавшее существо. Такого я ещё не видел – её главный вопрос был, а можно ли НЕ забирать тело, чтоб не возиться с похоронами. К сыну похоже она вообще не испытывала никаких положительных эмоций, а истерика и вопли моментально сменились откровенными намёками, что по этому поводу надо срочно выпить. Я послал офицера купить ей три бутылки водки. Документ она подписала сразу, как услышала слово водка! Получив подпись мы пулей вылетели из той клоаки с брезгливым осадком.
Но ещё более интересную новость я узнал чуть позже, когда в клинику прибыл тот офицер, что был послан за спиртным для «ближайшего родственника». Он столкнулся с другими обитателями той коммуналки и узнал некоторые подробности о самом «доноре» – крайне асоциальный тип, хулиган, исключался за неуспеваемость из школы и ПТУ, хоть и молод – сильно пьет, страшно избивает свою мать! Короче, что называется – яблоко от яблони… А ещё через десять минут, как по звонку Свыше, в клинику пришёл следователь и принёс ещё более увлекательную информацию – мотоцикл «донора» краденный, точнее отобранный в результате хулиганского нападения, а сам «донор» и без этого уже под следствием не то за хулиганство, толи за ограбление. Похоже единственное хорошее дело «донору» за всю его жизнь ещё только предстоит – и это отдать своё сердце другому.
Быстро все обзваниваются – собираем «заключительный» консилиум – бумаги под «приговор» подписывать. Все ставят подписи – сомнений ни у кого нет. Только одну подпись не можем пока поставить – анализы не готовы, времени не достаточно их завершить. В Госпитальной Хирургии идёт подготовка, ответственой за лабораторию велено сидеть на работе, пока результатов не будет. Ну вот наконец и это готово – иди, ставь свою последнюю подпись! Ну а тётка и говорит, мол по документу на момент подписания я обязана совершить осмотр! Тю, ты ж дура, думаю. А десяток академиков-профессоров, совершивших осмотр и разбор полдня назад, тебе не авторитет!? Ну вслух ничего такого не говорю, пожалуйста, идите. Смотрите себе тело под аппаратом, только не долго.
Она и вправду недолго. Пошла, взяла ЭЭГ, а мы ему энцефалограммы чуть ли не непрерывно гнали – ну как не было, так и нет там ничего. Мозг – аут! Стетоскоп достала – вот умора, да её в клинике вообще со стетоскопом не видели. На что он ей вообще? И что она там выслушивать будет – «утопил» ли дежурный реаниматолог его или пока нет. Да мне уже всё равно – счёт пожалуй на часы идёт. Что-то она там потрогала, что-то послушала, толком ничего не исследовала – курсант после Санитарной Практики лучше справится. А потом поворачивается ко мне и так это тихо-тихо, но абсолютно уверенно говорит:
– Он живой. Не подпишу я…
Девочка, ты деточка!!! Да ты хоть представляешь какие силы уже задействованы? Отдаёшь ли ты себе отчёт, что ты тут человек случайный – почти посторонний? А понимаешь ли ты, что городишь ты нам полную чушь – кровь в пластиковом контейнере тоже живая, а вот человек – мёртвый. Тело есть, а человека в нём нету! Короче ругали мы её, просили, убеждали, угрожали увольнением. Нет, и всё. И ведь сама по себе не упрямая, а тут ни за что не соглашается. Мол если я ноль – то и делайте без моей подписи. Сделали бы, да не можем мы без твоей подписи.
На утро собрались все главные действующие лица. «Донор» терпит? Да пока терпит – ни отёка легких, ни инфекции, кое-какая моча выделяется. Стараемся, ведём этот «спинно-мозговой препарат» как можем. А может потерпеть, если Колесов в Москву слетает и переутвердит новый документ? Не знаю, надежды мало. Короче день мы решали лететь или не лететь. Потом полетели. Что-то сразу не заладилось. А там выходные. Восемь дней волокита заняла. А «донор» терпит! Горжусь – во мужики у меня в клинике – мертвеца столько ведут.
Наконец назначен новый консилиум с «вердиктом». Только не состоялся он – ночью на ЭЭГ кое-какие признаки глубокого ритма появились. Всё – дальше по любому не мертвец, а человек. Зови спецов с Нейрохирургии – пусть погадают. Много они не нагадали – ведите как сможете, прогноз неблагоприятный. О том, что это был кандидат в доноры сердца – табу даже думать. Обеспечиваем секретность, как можем.

Долго он был в нашей реанимации. Сознания нет (а я тогда был уверен, что и не будет), но мозг ритмы восстанавливает. Попробовали отключить ИВЛ. Дышать пытается! Дальше – больше. Перевели в Нейрохирургию. Там ему много чего сделали, но ничего радикального – всё как у нас, что природа сделает, то и прогресс. Говорить пытается, шевелится. Уже порядком восстановившись из Нейрохирургии он попал в Психиатрию. Наверное для учебного процесса психо-органический синдром демонстрировать. А там вроде вот что было – перечитал все книжки, и всем надоел. Ну кто-то и подшутил – сунул ему вузовский учебник по высшей математике. А ещё через полгода комиссия и первая (!) группа инвалидности. А ещё через полгода ещё комиссия – пацана в ВУЗ не берут! Молит-просит – дайте вторую. Что он закончил, я не точно не знаю, по слухам Московский Физтех. Пять лет за два года. Если это не легенда – то на экзамены ходил так – один экзамен в день. Сегодня сдаю ну там математику за первый семестр, завтра сопромат за пятый, послезавтра ещё что-то за девятый. Заходил на любой экзамен вне зависимости от курса. А к концу второго года что-то такое придумал – короче моментально целевое распределение в какой-то сверхсекретный «почтовый ящик». Ну а финал ты сам сегодня видел.
Колесов год ходил грознее тучи – полностью подробностей не знаю, но похоже кое-что просочилось на самый верх в ЦВМУ и выше в МО. Вроде сам Гречко об этом знал – может как байку в бане кто ему рассказал, а может в сводке прошло, типа вон в ВМА пытались сердце пересадить, да ничего не вышло. Видимо посчитали там наш подход к решению проблемы авантюрным, направление быстренько прикрыли.
Особисты и люди из ГлавПура нас самого начала предупреждали – какая-либо информация только в случае полного успеха. Боялись видно, что вражьи голоса злорадно запоют – в Советском Союзе провалилась попытка пересадки сердца, а вот у нас в Мире Капитала с пересадками всё ОКэй, как зуб вырвать. Нам последствий никаких – пострадавших то в этой истории нет, да и вообще полная картина известна единицам и с каждым годом этих «единиц» меньше и меньше становится… Люди подписавшие этот конфузный документ молчат, а сам документ мы уничтожили – всё равно он силы без той подписи не имел, что макулатурой архивы забивать? Всё вроде тихо-спокойно… Забывается потихоньку. Но одна тайна всё же мне покоя не даёт. Невозможно это, ну абсолютно исключено и совершенно не научно. Но факт.
Знаешь, никто ему не мог сказать, что он «донором» был. Мы с Колесовым все варианты перебрали. Некому было рассказать. А он знает! Притом знает всё с самого начала. Даже как под ИВЛ трупом лежал.
Я: «Ну вы же сами говорили – учёный не простой, ну там КГБ вокруг всякое. Ну они же ему и сказали…»
Генерал: «Глупости! Не получается так.»
Я: «Ну а тётка эта?»
Генерал: «Нет, нет и нет! Парадокс, что он её вообще знает. А ещё больший парадокс, что всю дальнейшую историю после того дня она знает только со слов самого „донора“! Я от неё избавился сразу после отказа подписаться. Два года спустя разыскал её – меня сильно совесть мучила. Предложил вернуться в Клинику, посоветовал хорошую тему для диссертации. Она никогда не интересовалась судьбой „донора“ – история в её изложении была очень простой – „донор“ умер, тему закрыли, генералов надо слушаться. Так она и считала, пока „донор“ уже в теперешнем виде не явился к ней ровно в тот же день, как она сказала, что он живой. И знает „донор“ только то, о чём говорилось в его палате. А значить это может только одно. Когда у него на энцефалограмме прямые линии ползли – ОН ВСЁ СЛЫШАЛ! Слышал и помнил…»
Дерябин взял кусочек сахара и обильно полил его влериянкой: «Ладно, поздно уже. Иди спать и не болтай много».

... то медицина бессильна

+1))

кстати, слышала историю о женщине, которая подверглась эвтаназии, причем ничем она больна не была, едиственным аргументом стало "я просто не хочу больше жить, устала"

Энфан... И всё? .... ( не говносрача ради, а чисто так..... И ему бы СКАЗАЛИ?)

У нас, кстати, рядом с домом, школа-интернат для детей,  там  учатся и живут дети с ДЦП, после полиомиелита,с аутизмом. И вот утром видишь, что родители привозят своих детей-инвалидов туда, на дорогих машинах, на обычных, много у нас таких детей. Какой-то чел богатый построил там рядом конюшни, и детей лечат иппотерапией,не дай Бог конечно такого, но смотришь и видишь, что даже от детей ужасно скрюченных, которые не то, что ходить, на коляске ездить не в состоянии, родители не отказываются. Так что респект таким людям, они, я думаю, не отказались бы ни за что от своих чад.
А еще не совсем на тему эвтаназии, но смотрели фильм "Масло Лоренцо"? Как родители смертельно больного ребенка искали для него лекарство, не отчаивались и нашли такое лекарство. Так что эвтаназия эвтаназией, но руки складывать нельзя, а то вот так примут ее и люди бороться перестанут.

да там выше... Ладно, х-й с с этим всем.

Мир вообще несправедлив.